«Там, где голштины и высокая продуктивность, – там и большие затраты»

Георгий Валентинович ВолколуповО том, почему животноводство Волгоградской области и России в целом пришло в упадок и что могло бы ему помочь, поделился своими мыслями Георгий Волколупов, проректор по научной работе Волгоградского государственного аграрного университета.

– Георгий Валентинович, В каком состоянии пребывает животноводческая отрасль Волгоградской области по сравнению с советским периодом и с 1990-ми?

– В 1989 году наш регион произвел максимальный объем мясной продукции, а молочное поголовье насчитывало более 500 тыс. голов только в общественном секторе, не считая личных подсобных хозяйств. Мы получали более 1 млн т молока, и, соответственно, от этого поголовья получали молодняк, который практически – на 80% – обеспечивал потребности области в мясе крупного рогатого скота. В последующие годы, как вы прекрасно знаете, поголовье молочных коров резко сократилось. Общественный сектор, коллективные хозяйства прежде всегда был основным поставщиком молока на переработку, а ЛПХ использовались почти исключительно для личных нужд.

Сейчас рынок несколько переориентируются: личные хозяйства порой держат по 5–7 или более коров, чего раньше не было, именно для того, чтобы реализовывать молоко. Однако проблема с его продажей и сегодня существует: нет той необходимой, на мой взгляд, сети заготовительных кооперативов, которые брали бы эту продукцию, проводили первичную обработку молока или поставляли ее на переработку. Те, кто есть, как правило, разрознены и не связаны друг с другом. Такая система недостаточно устойчива для дальнейшего развития. Все-таки нужна организация, которая объединила бы производителей молока, тех, кто закупает это молоко, и тех, кто его перерабатывает и реализует. Нам нужна единая кооперативная система на различных уровнях – она формировала бы политику закупки сырья в ЛПХ и семейных фермах.

– Из-за чего же сложилась такая ситуация?

– Проблема возникла тогда, когда закупочные цены на молочную продукцию в стране резко упали. Они практически нарушили те сложившиеся закономерные соотношения стоимости зерна к стоимости молока, которые годами определяли экономику в аграрной отрасли. Если говорить о нашем, симментальском скоте, то для того, чтобы получить 1 л молока, корове нужно было отдать 3–3,5 кормовые единицы: как минимум 1,5 на жизнь и 1,5 – на производство молока. По голштинскому скоту ситуация иная: корова, недополучая корма, может просто дойти до истощения. Симментальский скот более приспособлен к выживанию: пока себя не поддержит – молоко не отдаст. Но еще страшнее для области то, что мы потеряли мясные ресурсы. Когда голштинский скот выбраковывается, мясо его малопригодно в переработку – за границей даже на корм животным идет не все. Уйдя от своих пород скота и перейдя на голштинов, мы серьезно подорвали мясной баланс региона.

– Почему же наши аграрии продолжают активно закупать голштинов?

– Во главу угла поставлена молочная продуктивность: скот работает, как конвейер.

– Как же так получилось?

– Государство попросту упустило систему взаиморасчетов в сельском хозяйстве. Нужно было вовремя организовать поддержку через субсидии и другие виды финансирования, но ни в коем случае нельзя было доводить отрасль до такого состояния, что от всего молочного поголовья скота осталось меньше 10%! Возрождая систему производства молока в рамках госпрограммы, мы не сделали выводов из той ситуации. Инвесторы охотно подхватили это начинание, принялись строить новые фабрики и комплексы, но теперь мы наступаем на те же грабли, сокращая господдержку. Но все-таки самая большая проблема, на мой взгляд, – это несбалансированность розничных цен относительно затрат на производство молока. Сети получают свои проценты, переработчики получают свои проценты, а на село возвращаются только остатки.

– Но ведь есть и такие хозяйства, которые как-то выходят из ситуации?

– Да, это те хозяйства, которые в первую очередь имеют свою переработку молока. Произвели, переработали, продали – тогда вся прибыль остается в коллективе. Молочные заводы, принимающие сырье, решают свои проблемы. Например, руководитель молзавода может сказать производителю молока – а ты не привози свое молоко, мне оно не нужно, хватает сейчас. И человек, имеющий поголовье и получающий немалое количество молока, вынужден просто наблюдать, как оно пропадает. И такие факты были! Потому люди потихоньку отказывались от животноводства.

Дополнительное давление оказывают всевозможные проверки: в течение года не бывает такого месяца, чтобы кто-то не выписывал предписаний или штрафов руководителям животноводческих предприятий. Ряд хозяйств в Волгоградской области оказались закрытыми только по причине того, что их такие проверки достали. Это бич для животноводства.

– Расскажите подробнее о проблеме массового использования голштинского скота.

– Мы сейчас словно подвешенные на крючке: завозим оборудование, завозим поголовье, закупаем семя, любые поломки исправляются через импортные компании или их представительства в России. Наша промышленность из производственной цепочки почти полностью исключена. К примеру, в стране не выпускается ни одной нормальной доильной установки, хотя все ресурсы для этого у нас есть – что подтверждает пример Беларуси, выпускающей установки, не уступающие по качеству европейским. Много говорится об импортозамещении, и я уверен, что мы все могли бы сделать на собственных научных разработках и производственных мощностях.

В этом году наш университет провел анализ производства молока у голштинских пород и у отечественного скота. И знаете, открылась интересная вещь: там, где голштины и высокая продуктивность, – там очень большие затраты. Наши местные породы скота дают при хорошем уходе в пределах 5–5,5 тыс. кг молока в год, голштины – 8–12 тыс. кг, но используя отечественный скот, мы генетически ни от кого не зависим и можем сами определять свою продовольственную и селекционную политику. К тому же, мы этим самым решаем вопрос с увеличением производства мяса – симментальские бычки или бычки красной степной породы подходят для откорма. А главное, при 5 тыс. кг молока наш скот экономически эффективнее, чем голштинский при 10 тыс. кг! То есть мы имеем более высокую рентабельность, часто где-то 30–70%. Мы кинулись на 12-тысячные удои, даже не подумав, нужны ли они нам.

– Почему руководители агрокомплексов не видят этой проблемы, а продолжают закупать импортный скот?

– На рубеже 1990–2000-х гг., произведя зерно, можно было реализовать его с 250–300% рентабельности в хорошие годы, но пропуская его в виде кормов через животных, мы получаем 15–30%-ные убытки. Поэтому содержать стадо со всеми круглогодичными хлопотами – это огромная проблема. Руководители хозяйств говорили, что им проще и выгоднее отпустить доярок домой и просто так платить им зарплату, чем содержать животноводческий комплекс.

Еще существенную роль играют государственная политика и политика крупных банков. Как правило, финансированием средних и крупных животноводческих проектов занимаются люди не сельские, а те, кто прежде заработал деньги в какой-либо иной отрасли. Они легче получают кредит, потому что имеют более надежную залоговую базу, чем любой даже самый успешный фермер. Приходят в сельское хозяйство, ориентируясь на западные образцы и свои представления об экономической эффективности – а стремление под копирку перенести в Россию западные модели не всегда приводит к хорошим результатам.

– Есть ли у производителей возможность перейти на отечественный скот, а в перспективе – и на российское оборудование, сняться с этого крючка?

– У российской науки накоплено достаточно разработок, которые позволили бы организовать и экономически просчитать ферму, на 100% созданную с помощью высококлассных отечественных разработок. Разные институты и научные центры, каждый со своей стороны, уже обладают готовыми технологиями – от эмбриологии с разделением семени по полу до утилизации навоза. Пусть какие-то из этих технологий изначально появились на Западе – но это же не значит, что мы не можем перенять их и начать внедрять и развивать у себя? Все направления в животноводческой науке, в том числе самые современные, российской наукой отработаны – мы могли бы скомпоновать их и на этой основе строить фермы, решающие весь комплекс задач! При этом мы не были бы зависимы от западных производителей. Мясные ресурсы увеличились бы даже несмотря на то, что напрямую мы этим бы не занимались.

– Для этого нужна рука государства, которое волевым решением бы постановило: «Нам это надо, делайте!»?

– Дело только в финансировании. Любая научная разработка должна оплачиваться. Наука-то работает, но она не может заниматься глубокими, серьезными исследованиями, если она не получает поддержки. Ресурсы у науки есть – объединив усилия научно-исследовательских институтов и нашего университета, мы могли бы довести описанную мной идею до подробного техзадания. Более того, у некоторых НИИ даже есть свои конструкторские бюро – от замысла до конкретного проекта можно было бы дойти достаточно быстро.

 

Беседовал Александр Акулиничев

Поделиться
 
 
Заявка на спрос